Знаю, у тебя выдался тяжелый год, но я все равно не хочу, чтобы ты меня подначивал.

– Я тебя не подначиваю, но тебе следует знать: ты не единственный, кто зол и кому стыдно. Просто скажи мне, чего ты хочешь, и, возможно, нам удастся остаться друзьями.

Холодная полуулыбка, которой он отреагировал на мои слова – всего лишь изгиб губ и морщинки, появившиеся в уголках рта, – подсказала мне, что для него вероятность такого исхода минимальна.

– Мне известно, что ты не богат, но ты все равно должен взять на себя долю ответственности. Время, проведенное у монахинь – сестры называют это предродовым наблюдением за беременной женщиной, – обойдется мне в триста долларов. Сестра Камилла назвала это пожертвованием, когда я говорил с ней по телефону, но платеж – он и есть платеж.

– Если ты просишь разделить его…

– Знаю, что ста пятидесяти долларов у тебя нет, но ты все же найди семьдесят пять – именно столько будет стоить учитель. Тот, кто поможет Шен наверстать школьную программу.

– Я не в состоянии этого сделать. Арлетт обчистила меня, когда уходила. – И тут впервые у меня возникла мысль: а не осталось ли у нее какой-нибудь заначки? Двести долларов, которые она прихватила с собой, никогда не существовали, но даже мелочь, отложенная «на булавки», пригодилась бы в сложившейся ситуации. Я решил, что надо проверить все шкафчики и банки на кухне.

– Возьми еще одну краткосрочную ссуду, – предложил Харлан Коттери. – Я слышал, что по предыдущей ты рассчитался.

Разумеется, он слышал. Конечно, это конфиденциальная информация, но у таких людей, как мой сосед, очень чуткие уши. Меня вновь охватило негодование. Он позволил мне попользоваться его жаткой для кукурузы и не взял за это даже двадцати долларов. И что с того? Теперь он просил больше, как будто его драгоценная дочь сама не раздвигала ноги и не говорила: Заходи и покрась стены.

– У меня были деньги за урожай, чтобы заплатить, – ответил я. – Теперь их нет. У меня есть только земля, дом, а больше ничего.

– Ты найдешь, где взять деньги, – настаивал он. – Заложи дом, если потребуется. Семьдесят пять долларов – твоя доля, и в сравнении с тем, что твой парень мог начать менять подгузники в пятнадцать лет, я думаю, ты дешево отделаешься.

Он встал. Я тоже.

– А если я не найду способа? Что тогда, Харлан? Ты пришлешь шерифа?

Его губы скривились в пренебрежительной гримасе, что вызвало у меня новый прилив ненависти к нему. Это длилось одно мгновение, но ту ненависть я ощущаю до сих пор, хотя многое другое перегорело в моем сердце.

– Я никогда не буду вмешивать в это законников. Но если ты не возьмешь на себя долю ответственности, между нами все кончено. – Он прищурился, взглянув на заходившее солнце. – Я уезжаю. Должен ехать, если хочу вернуться домой до темноты. Эти семьдесят пять долларов еще пару недель мне не понадобятся, так что время у тебя есть. И больше я спрашивать о них у тебя не буду. Если не принесешь, значит, не принесешь. Только не говори мне, что не можешь их раздобыть. Я знаю – это не так. Лучше бы ты позволил жене продать эти акры Фаррингтону, Уилф. Тогда она никуда не сбежала бы, а ты был бы при деньгах. И моя дочь, возможно, не носила бы под сердцем ребенка.

Мысленно я столкнул его с крыльца и обеими ногами прыгнул на его аккуратный, твердый животик, когда он попытался встать, потом я взял из амбара серп и проткнул острием один глаз. Но в действительности я стоял, взявшись рукой за перила крыльца, и смотрел, как он спускается по ступеням.

– Не хочешь поговорить с Генри? – спросил я. – Я могу его позвать. Он огорчен так же, как и я.

Харлан не сбавил шагу.

– Она была чистенькой, а он перепачкал ее. Если ты позовешь сюда сына, я могу и ударить его, просто не сдержусь.

Я задался вопросом: а смог бы он? Генри вырос, стал крепким парнем и – самое важное – знал, что такое убить человека. А Харлан Коттери – нет.

Ему не требовалось заводить мотор ручкой. «Нэш» заводился нажатием кнопки.

– Семьдесят пять долларов – это все, что мне нужно, чтобы поставить точку! – крикнул он, перекрывая грохот двигателя. Он объехал колоду для колки дров, обратив в бегство Джорджа и его свиту, и покатил к своей ферме, где имелся большой генератор и водопровод в доме.

Когда я повернулся, Генри стоял у меня за спиной, разъяренный донельзя.

– Они не могут вот так отослать ее!

Он подслушивал. Не могу сказать, что меня это удивило.

– Могут и отошлют. И если ты попытаешься совершить какую-нибудь глупость, то изменишь и без того плохую ситуацию к худшему.

– Мы можем убежать. Нас не поймают. Если мы с тобой сумели выйти сухими из воды… после того, что сделали… думаю, что смогу убежать в Колорадо с моей девушкой.

– Вы не сможете, поскольку у вас нет денег, – возразил я. – Он говорит, деньги решают все. Что ж, я скажу по-другому: отсутствие денег портит все. Я это знаю, а Шеннон еще узнает. Сейчас ей надо выносить ребенка…

– Нет, если его все равно заберут!

– Это не меняет того, что чувствует женщина, когда носит ребенка под сердцем. Благодаря младенцу она становится мудрее в том, чего мужчинам никогда не понять. Мое уважение к тебе или к ней не уменьшилось из-за того, что она забеременела, – вы не первые и далеко не последние, пусть даже мистер Надменность думал, что его дочь будет пользоваться тем, что у нее между ног, только в ватерклозете. Но если ты попросишь девушку на пятом или шестом месяце беременности убежать с тобой… и она согласится… я потеряю уважение к вам обоим.

– Да что ты в этом понимаешь? – бросил он с безграничным презрением. – Ты даже горло не можешь перерезать, не перепачкав все вокруг.

Я потерял дар речи. Он это увидел и оставил меня на крыльце.

На следующий день Генри без единого возражения отправился в школу, хотя и знал, что его возлюбленная там не появится. Вероятно, потому, что я разрешил ему взять грузовик. Парень рад был любому поводу сесть за руль, пока вождение автомобиля для него оставалось чем-то новым. Но разумеется, со временем ощущение новизны сойдет на нет. Все новое в конце концов приедается, и много времени для этого не требуется. И по большей части становится серым и убогим, как крысиная шкура.

Как только сын уехал, я пошел на кухню. Высыпал сахар, муку и соль из жестяных контейнеров, но ничего не нашел. Перебрался в спальню и обыскал ее одежду. Ничего. Заглянул во все туфли. Ничего. Но всякий раз, когда я ничего не находил, у меня